ryba_barrakuda

Есть вещи, о которых я осознанно не пишу: в одних я недостаточно разбираюсь, а в других, наоборот, разбираюсь настолько, что для себя уже все давно проговорено, а проговаривать для кого-то другого не имеет смысла. Любови всяческие, одиночества, меланхолии, цели бытия - ну, понятно, вся эта плохоорганизованная, пестрая, увлекательная чепуха из коробки для письменных принадлежностей. Но есть у меня в рукаве одно соверешенное искусство, пока необъяснимое - способность уходить без сожалений, о которой написать не помешает. Может быть, как раз потому меня так тревожит образ Гаммельнского дудочника, юноши-бродяги с тонкими губами: незатейливая мелодия звучит у меня в голове, даже когда, казалось бы, надо остановиться и возрадоваться удачно подвернувшемуся святу месту, и тонкости собеседников, и сладости манны, и безоблачности перспектив при условии моей личной неизменности и неисчезновенности. Ни разу. И где он, куда он успевает свернуть, где, черт его подери, он сделает, наконец, привал и отложит в сторону свою свирель, чтобы можно было подойти, сесть рядом, выхватить с расстеленной на траве салфетки яблоко и поговорить по душам: куда он держит мой путь, и когда вызванный им ветер странствий уляжется, и когда прирученный им сквозняк перемен утратит надо мной власть. И конечно, изумиться в теплой беседе загадочному осложнению страннического вируса - неспособности возвращаться: город детства дик мне, чужд и временами - отвратителен, как чужды и порой неприятны прочие города, когда-то служившие мне прибежищем, хотя нам не в чем упрекнуть друг друга. Чувство родины, корней, дома, своего места - все это утрачено без сожалений, рассыпанно мелкой пылью по дорогам. И вот что особенно странно: те немногие люди, остающиеся со мной, не смотря на перемены моих координат, в основном питают слабость к той или иной географической точке, не очень любят перемещаться, будучи кто - деткой-баловнем мегаполиса, от обильной груди которого нет смысла отлучаться, кто - давно нашедшим свой Город счастливцем, кто - смущенным и пугливым вечным домоседом... Такое впечатление, что я отдуваюсь за вас за всех, драгоценные мои друзья-в-каждом-Городе. Ну а если так, то получите стишок - я имею на него право :)


Когда ты однажды нежданно вернешься домой,
Как Одиссей по свету растратив десятки вёсен,
Изломав порядочно копий, костей и вёсел,
Знай: ты будешь уже не-здешний, уже чужой.
И когда ты появишься, все еще волоча
За собою парус, свисающий с исцарапанного плеча,
Не жди ни тельцА, ни чаши с вином. Разве только кувшина с водой
И вопроса от девы, его поднесшей: "Кто ты такой?"
Рассказав ей, какими путями шел и каким богам
Молился, чтобы остаться в живых, но не остаться там,
Где ветер поет на забытых наречиях песни чужих земель,
Ты, как всякий странник, получишь пристанище и постель,
Но как всякий чужак, не поймешь половины шуток и новостей.
Ты пойдешь по знакомым, постучишься к первой своей любви,
Чтобы узнать, что те, кто еще не умер - давно ушли,
Ничего по себе не оставив. И усомниться, а были они - твои?..
И поймаешь себя на том, что музей, и мост, и улицу, и овраг
Помнишь не потому что здесь вырос, а потому что вот точно так
Все было еще в каком-то городе на другой стороне земли,
В третьем, десятом, сотом - попробуй их раздели.
И тогда ты решишься на месть - изысканней яда, опасней чумы:
Ты в последний раз пройдешься по улицам, маленький дудочник, тонкий вор,
Ты наполнишь сонные подворотни и каждый двор
Запахом специй, цветами, алмазами, шумом морской волны,
Ты оставишь в стоячем воздухе тупиков
Тихий шепот на сотнях неслыханных языков.
И твой дар, проникая под кожу, тревожа и теребя,
Отнимет у города каждое третье его дитя,
Зачарует и уведет, как только наступит срок.
Так однажды чей-то далекий зов превратил тебя
В беспокойного странника, бога-раба дорог...

Прогулка по обледенелому парапету шириной чуть больше ступни. Слева, метрах в семи под вами - темная вода. Стена, на которой вы стоите, сверху покрыта мутным толстым льдом, а вниз - бела и отвесна, справа от вас - безлюдный ночной парк. Город - как картинка, и тонкий обоюдорогатый месяц висит над средневековыми крышами. Противозаконное, мучительное совершенство контуров и светотеней.
Длинный шарф то путается в ногах, а то приподнимется концами над водой и ненавязчиво тянет туда - влево, подошва прикрывает край стены уходящей в темную воду бесшумной реки.
Одно движение. Не то что неверное, но чуть менее, чем надо, быстрое, чуть менее, чем надо, осторожное, чуть менее, чем должно быть, уверенное, и никто даже не догадается, как все было на самом деле, а завтрашний день не догадается, что пора наступить...
Если бы уметь сместить рамку времени... Впрочем, даже если не смещать - ведь физики давно твердят: все происходит одновременно - прошлое, настоящее и будущее, и только движение от одного к другому есть иллюзия, как и вся наша логика, основанная на этом движении. Так что даже если не...
Такой же точно полуночный час, вон тот остров посреди реки, вон тот мыс, отлично видимый отсюда. Там, на крохотном песчанном пятачке сидят трое. Пикник на обочине звездных дорог, сошедшихся на несколько коротких дней. Отсюда не видно, как они смеются, эти трое. Вокруг них - срединное лето, и плывут по черной воде лебеди-призраки, и брошенный кусок хлеба падает слишком близко к берегу, чтобы птицы обратили на него внимание. Но сидящим на пляже все равно - не птицы, так рыбы. Они и сами по сто раз на дню превращаются среди прочего и в тех, и в других... Они поют детскую песенку, что "ну а дружба-начинается-с-улыбки..." и немедленно замечают плывущее по небу, случайно подсвеченное прожекторами облако-смайл, и опять смеются, и машут тому, который там, наверху балуется то для них, то ими самими. Потом они встают, стряхивают песок с босых ступней, обуваются и уходят.
Теперь - скамейка на том же берегу, что и стена, но чуть от нее поодаль. Весна. Двое. Ничего между ними не было, кроме разговоров, ничего и не будет. Все до одного вопросы, которые он задает ей - не вовремя и не те, все до одного ответы - игра, которой никто не забавляется кроме нее, отвечающей. Он хочет вылечить ее от болезней и страхов, от которых она давно бы излечилась сама, но они - лучшее, что в ней есть. Он боится за нее, но еще больше боится ее самой. Ей скучно, и хочется положить голову ему на колени. Это ничего не будет значить, но так удобнее смотреть на звезды, потому что смотреть на Город по-прежнему больно - в его совершенстве слишком много от ее снов, вдруг без разрешения ставших реальностью.
Мост чуть дальше скамейки, с этого берега на другой, проходящий прямо над островом. Лето. Там - двое. Они разделили несколько ночей: десятки километров ночных улиц, разбитых на шаги. Они соприкасаются шуршашими рукавами курток. Камень, по которому она еле слышно шлепает ладонями, прохладен и мокр - только что прошел дождь. Она первой смотрит в пространство между водой и небом, и замирает, задохнувшись. Она знает, что он здесь, рядом, она знает, что он смотрит на нее, но ей становится наплевать на все, кроме этой бесконечной пустоты, которая затягивает до головокружения, до тошноты, до дрожи в коленях. Еще мгновение, и она забывает о своем спутнике, забывает навсегда. Не смотря на то, что спустя минуту они, держась за руки, уйдут с моста, и будут пить кофе, и есть овсянку на завтрак, и шутить, и обмениваться замечаниями, она уже никогда не вспомнит о нем, а вот это пространство между рекой и небом еще долго будет ее единственным сном.
Дом-шкатулка на той стороне реки: Театр-феникс, сгоревший, да вернувшийся. Отсюда, со стены, его плохо видно, потому что мост заслоняет театр почти до половины, а туман позаботился о том, чтобы скрыть все остальное. У входа в театр - трамвайная остановка. Там двое. Он и он. Зима. У них за плечами - почти четыре с половиной года и пятнадцать стран. Они говорили на разных языках, когда встретились, теперь и навсегда говорят на одном - смеси тех трех, что выучил каждый, пока они вместе. Их прошлое больше их будущего, потому что одному из них осталось что-то около шести месяцев жизни. Они прощаются с девушкой в оранжевой куртке, перебегают дорогу, держась за руки, и скрываются в кофейне "Славия". Девушка смотрит им вслед сухими глазами, и без конца целует в мохнатый затылок котенка, который выглядывает у нее из запазухи. Они оставили его ей, поскольку хотят уехать из Города, им кажется, что за шесть месяцев можно еще многое успеть. Тот, что здоров, тайком скупает по черным каналам обезболивающие. Он никогда не нарушал закона, он - "мальчик- из-хорошей-семьи", он страшно боится тащить опиаты через границы. Но он это сделает .
Набережная на противоположном берегу реки. По ней очень быстро идет девушка. Навстречу ей - молодой человек. Он поднимает глаза и в долю секунды узнает ее: полтора года назад они не дольше пяти минут разговаривали на мосту. У нее изменилась прическа, на ней совсем другая одежда, она почти не смотрит по сторонам, Город уже купается в ранних зимних сумерках, но он все равно узнает ее, и успевает, обернувшись, окликнуть ее по имени и крикнуть "Ca va?" "Bien," - доносится в ответ, она обрачивается на ходу, улыбается ему, и спешит дальше...
По мосту с того берега, где стоит стена, на другой бежит человек - он догоняет бумажную шляпу черную всю в серебрянных звездах. Это конец апреля, ночь чародейниц. Шляпа катится криво, но резво. Человек бежит за ней изо всех сил, а за ним, подобрав юбки своего ведьминого наряда одной рукой и сжимая метлу в другой руке, бежит, смеясь, рыжеволосая женщина.
И еще десятки, десятки мгновений, сошедшихся здесь. И среди них - прогулка по обледенелому парапету шириной чуть больше ступни. Слева, метрах в семи под вами - темная вода. Стена, на которой вы стоите, сверху покрыта мутным толстым льдом, а вниз - бела и отвесна, справа от вас - безлюдный ночной парк. Город - как картинка, и тонкий обоюдорогатый месяц висит над средневековыми крышами...

Пять городов. В каждом думалось "навсегда", через некоторое время: "навсегда?", потом появлялась частица не, а послепотом отпадал знак вопроса...
Десять. Да, ровно десять квартир и одну гостиницу мне доводилось иметь ввиду, говоря "Вечером я буду (не буду) дома". Теперь с этим нет проблем - называть домом самые разные места: когда нет обратного билета, я привыкаю моментально, едва бросив вещи и распотрошив чемодан. Это значит, что не привыкаю никогда.
Легче всего пакуются книги, правда, и дольше всего - непременно зависнешь с чем-нибудь см. сабж.
Хуже всего пакуются предчувствия - потому что они всегда вытягиваются неожиданно - то вслед за серебряной цепочкой, то вместе с кусачим длинным шарфом, то из-под заброшенной на шкаф коробки красок, и попробуй их запихнуть куда-нибудь компактно - так и тащишь в горстях - хорошие и плохие, а в деле переездов и те, и другие - одинаково бремя похуже чемоданов...
Там еще много тонкостей, в этом искусстве перебираться с места на место, от укрощения скотча-который-вечно-клеится-туда-куда-не-надо, до прощания с гениусами лоци, но о них я рассказывать не буду, лучше вот колыбельную послушайте шведскую (впрочем, на ю нашем тьюбе много и других, столь же красивых) Самое главное, в ней тишины не меньше, чем пения, что само по себе правильно :))
[Error: unknown template video]
С добрым утром :))

Как же многого я не умею... Каждый день, каждый час список пополняется все новыми не.
Дождь сладок на ладонях - полчаса после смс-ки едва минуло, а ясные сумерки рассыпались и были смыты потоками ливневыми, теплыми. И до сих пор. Слышите, мой собеседник, ста буквами таки заговоривший воды, видите? :))
Со мною здороваются на улицах незнакомые люди - я на кого-то похожа?..
Город весь оборачивается знаками, они проступают на стенах домов, над дверями, на асфальте кривыми рисунками - читай, коли можешь. Видимо, сие есть компенсация за то, что в некоторые места с недавних пор мне путь заказан настрого, как будто сказали: "Нет. Не сейчас." - и осторожно так за шиворот развернули.

Что еще в нашем - увы - недокоролевстве?
Ищут золото, заговорщиков, философский камень,
По истертым ступеням узких замковых лестниц
Шныряют туристы с тяжелыми рюкзаками.
Пугают тамошних приведений, забывших даты
И обстоятельства собственных окончаний...
Время горбато мостами, мосты горбаты
Слоями следов и бессвязных воспоминаний...

Ну, и на прощание. Если вам сейчас примерно так же, как мне, могу утешить: долго все это не продлится, и могу подбодрить: нам ли быть в печали, нам ли не знать троп :)

...как же въелись в жизнь эти посланьица - слепок дня оказывается к вечеру втиснутым в экран мобильного списком имен и номеров. Бедный Гамлет, ты сошел бы с ума еще быстрее, если бы все эти слова, слова, слова - заметь, не из одной книги, не связанные сюжетом - если бы все эти диалоги с десятком людей из разных концов света, не знакомых друг с другом, говорящих на разных языках, сыпались тебе в ладонь и приживались там, и продолжались изо дня в день.
Почти фотогалерея - в инбоксе хранятся смайлы десятка людей, чья настоящая улыбка далеко, почти книжная полка - ворох поэтических и философских цитат, почти ежедневник -назначенные и отмененные встречи. Что-то остается на дольше, что-то удаляется сразу же по прочтении: чуднОй гибрид бурного потока и безмятежного девичьего альбома...
это я к тому, что сегодняшний день выдался особенно урожайным... :))

Несколько цитат вычитанных за сегодняшний странный день :))

"- Жизнь победила бессмертие!
- Что? А, да, со мной это тоже бывает. Часто и больно, - рассеянно заметил Шнек, не отрываясь от книги."

"- Доброе утро!
- Будь любезен, держи свои оксюмороны при себе..."

" - Это? А это - Смерть.Тут, понимаешь, такая история. Смерть, конечно, не имеет лица, ибо она суть прекращение физиологических и химических процессов в организме. Но в последнюю минуту почти каждый умирающий видит Нечто. Ну повелось так спокон веков - секундная вспышка втолкованного образа, так глубоко вбитого в мозг, что непременно выскакивает в последнюю секунду. Ну,баг у людей такой, безобидный баг. И чаще всего, видится им, конечно, скелет, рентгеновский снимок в натуральную величину. Но там, - Вольф ткнул вверх, - сидят бооольшие шутники. Они проанализировали все смерти, воображенные когда-либо людьми от начала до скончания времен, взяли среднеполучившийся скелет и нарастили на него все, что полагается, и когда нарастили, вышел у них тридцатилетний бедолага, не Бред Питт, конечно, но выглядит вполне прилично... Так что теперь, даже если лопающееся подсознание попытается вытолкнуть на поверхность супнабор с косой, человеку все равно привидится официально утвержденная согласно стандарту и госту смерть в смокинге, с очаровательной улыбкой на губах. И с теплыми руками. Он очень тщательно следит, чтобы руки были теплыми, говорит, для для клиента очень важно. Так что нечего его бояться, не обидит, пока время не придет. А работа у него нелегкая, и жизнь тоска, потому что не любит никто и волнует его всего один вопрос: когда наступит всеобщий крындец с массовым летальным исходом, позволят ли ему совершить самоубийство... - Вольф отхлебнул из стакана, Смерть сосредоточенно побренькивал в углу на гитаре - видимо, сейчас в мире никто не умирал..."

Все что нужно - записано и запомнено, сны - цветут, сирень - отцветает, погода - чуть яснее обычного.
Кого хотелось увидеть - не видела уже по сто лет, зато находятся те, кого уже и не чаяла. Находятся случайно, кто в сети, кто - на мостах и мостовых моего Города. Все становятся взрослыми и какими-то скорлупными - немного в сторону от привычного "Ну, что нового в жизни?" - и уже треск и хруст наросшего за время созревания кальцината...
Так и не встретился мне до сих пор тот, кого хочется выслушать до конца.
Я наконец-то стала донором. Но это не важно, важно то, что человек с удивительными глазами, сейчас на той стороне земли барахтается между жизнью и смертью, и я ничего не могу для него сделать.
Зато я теперь знаю, что происходит за тонироваными стеклами свадебных лимузинов.
В нашем центре пересадили около сотни почек и несколько десятков сердец. А лист ожидания все растет...
Будьте осторожны, есть злокачественная любовь, такая тяжелая и душная, что превращается в болезнь у того, на кого она направлена.
Мне понравилось читать лекции о КИР-генах, хотя к самим генам я отношусь прохладно.
Вокруг столько светлых людей, что не мешает даже отсутствие солнца. Они смеются и рассказывают сказки друг другу за рулем, чтобы не уснуть, и нянчат чужих детей, и сочиняют четверостишия на дикой смеси чешского, английского и французского, и теперь ругаются русским словом "бордюр" ("Честное слово, это бордюр какой-то!" - возмущается наш юный солнечный завлаб, обнаруживая в очередной раз пропажу своей любимой ручки), и пьют дешевый кофе из автомата, сидя на столах среди центрифуг и фотометров, болтая ногами...
Светофоры в Городе подсказывают слепцам, что можно переходить дорогу, отстукивая фламенковский ритм - под него здорово танцевать севильянос на двенадцать...
Прибавился еще один шрам.
Имен тоже поприбавилось. Теперь их около пятнадцати.
...и 365 дней... :))
P.S. Если кто-нибудь окажется в Осло с 8 по 11 текущего месяца, можно повстречаться :))

Занятная штука - мыльный пузырь, простая, как душа дитяти, легкая, как обещание. Летит - глаз радуется смотреть по сторонам: кто-то отшатнется раздраженно, кто-то заулыбается, вынутый из глубин своего бесспорно интересного-богатого, однако ж невидимо надтреснутого по краю Я. Третий пойдет следом, поймает на кончик пальца, и - нет пузыря, но что за дело - их же десятки вокруг, потому что шагают двое по тротуару и, заговорщицки улыбаясь друг другу, выдувают на-гора мыльные вихри, а те заполняют улицу, и все на ней смешивается: встречнонаправленное движение граждан нарушается, разговоры прерываются, головы поднимаются вверх. Ну и пусть, что на минуту, ну и пусть, что у этих двоих - все руки в мыльной пене, ну и пусть у них - не известное никому прошлое и не понятное никому будущее. Они для прохожих - воплощение беспечности. Останавливаются на площади, щурятся от солнца и, чуть откидываясь назад, дуют старательно и осторожно, чтобы вокруг было весело :)) Что-то из ничего. Конвертация дыхания и мыльного раствора в движения душ человечьих. Просто забавное занятие :))

Теперь я точно знаю, какую музыку будут играть на моих похоронах - ту, что Брегович играет для свадеб. Теперь я точно знаю, что лучше Бреговича может быть только Брегович после трех часов адской работы на сцене пускающийся в пляс вместе с залом. Теперь я точно знаю, что для того, чтобы жутко завидовать самому себе, надо просто вспомнить, что вчера был на концерте человека, чья музыка умеет доходить и доводить самых краев - то до черного отчаяния, то до безумного, маниакального веселья и делать это практически одновременно.

Ну, вот, собиралась занудствовать о политике и медицине, а потом, спасибо alzak, узнала вот что:





Это чуть-чуть меньше, чем у меня запланировано, но так, пожалуй, даже лучше :))